Всеволод САХАРОВ
БУЛГАКОВ ЧИТАЕТ ДОСТОЕВСКОГО

«Мастеру и Маргарите» посвящено множество книг и статей, а будет написано еще больше, и международная булгаковская библиография, выпущенная в США в 1976 году, давно уже устарела. Роман постепенно оброс разного рода комментариями, многословными толкованиями «евангельских глав», неизбежными списками прототипов, чрезвычайно серьезными, в духе булгаковского «мудреца» Феси, штудиями мифологии и демонологии, аккуратными описаниями использованных автором литературных и документальных источников, прочитан как некий сложный «шифр», инсценирован, экранизирован и даже снабжен путеводителем с картой-схемой. Как прозорливо сказано автором: «Было большое брожение умов».

Работы эти, иногда, безусловно, интересные и полезные, не должны все же заслонять главного смысла и назначения романа. Хотя автор и называл книгу «моими секретными мифами», образы «Мастера и Маргариты» — не шифр, не код. Выявление и описание многочисленных источников романа, сами по себе нужные, здесь явно недостаточны, ибо между использованными автором источниками и булгаковскими самоценными образами существует дистанция огромного размера. Одним расхожим словечком «влияние» здесь не обойдешься, надо объяснить выбор источников автором, его отношение к ним, метод его работы с ними, понять непростое движение творческой мысли Булгакова.

Примеров множество, укажем на один, кажется, не отмеченный еще комментаторами. В отлично известном Булгакову, цитировавшемся в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных» романе Достоевского «Бесы» лукавый капитан Лебядкин с нетерпением ждет Ставрогина и готовит для него маленький сюрприз — столик, прикрытый скатертью: «Под нею оказалась приготовленная закуска: ветчина, телятина, сардины, сыр, маленький зеленоватый графинчик и длинная бутылка бордо; все было улажено чисто, с знанием дела и почти щегольски». В булгаковском романе Воланд оказывает мучимому тяжелым похмельем Степе Лиходееву такую же любезность: «Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике... Накрыто, словом, было чисто, умело». Предлагаем любителям остроумных интерпретаций дать свое толкование очевидному сходству и не менее очевидному различию этих замечательных натюрмортов.

Дело, понятно, не в занятном сходстве цитат. Здесь видно направление исканий писателя, его движение к главной книге. В романе «Белая гвардия», показавшем «мысль семейную» и простых людей в огне истории, читатели и критика сразу отметили вполне самобытное, лирическое и не чуждое юмора и сатиры продолжение традиций русской эпопеи, Пушкина и Льва Толстого, «Капитанской дочки» и «Войны и мира». В «Мастере и Маргарите» мы слышим другой голос – пророка и фантаста, беспощадного обличителя, знатока темных глубин изменчивой человеческой души, за которую вечно борются Бог и дьявол. Да, Булгаков – художник и мыслитель здесь приближается к Достоевскому в самой философской постановке вечной проблемы добра и зла, преступления и наказания. Фантастика, юмор и сатира (то есть любимый Гоголь) ему только помогают.

В своей главной книге Булгаков продолжает тему «Белой гвардии», ибо социальный и духовный кризис в России 1930-х годов лишь углубился, принял иные формы; падения и заблуждения людей, их добровольные или вынужденные союзы с силами зла и тьмы обозначились отчетливее. Сбывались самые страшные пророчества Апокалипсиса и «Бесов» Достоевского. Тем более необходимо стало трезвое и умное напоминание о свете, добре, высоких идеалах, стойкости и вере.

Поэтому напомним об одном важном разговоре, состоявшемся в квартире драматурга К. Тренева 9 апреля 1939 года. Булгаков, уже написавший основные главы своего романа и работавший над опасной пьесой «Батум», встретился тогда с В.Я. Кирпотиным, крупным партийно-литературным функционером типа Берлиоза, человеком очень неглупым и образованным (он потом был моим завкафедрой в Литинституте, а я как аспирант бывал у него дома), впоследствии автором многих серьезных книг о Достоевском, где сквозь вставные зубы марксистской идеологии звучит и реальная правда об «архискверном писателе».

Кирпотин записал много позднее в дневнике: «Один раз в своей жизни мне пришлось, сидя за столом, беседовать с Михаилом Булгаковым. Он спросил меня: кого я люблю из русских писателей? Я ответил: «Пушкина и Толстого». Он сказал: «А я Гоголя и Достоевского». И немного подумав, добавил: «Я давно заметил: человеку, любящему Пушкина, непременно нравится Толстой, а человеку, любящему Гоголя, Достоевский». В общем, я согласился с ним».

На письменном столе Булгакова лежали две книги Достоевского – «Идиот» и «Бесы». И автор «Мастера и Маргариты» лучше некоторых профессиональных достоевсковедов знал, что это не отдельные произведения, а дилогия.

Роман «Идиот» - книга о русском Христе, положительно прекрасном человеке, чистом, искреннем, всем желающем только добра, но не могущем эти высокие христианские идеалы воплотить в расколотом обществе, пронизанном эгоизмом, безверием, ложью, корыстью, злобой и преступлением. Там есть свет, он борется с тьмой в сердцах людей, люди меняются и тянутся к нему, но победа за дьяволом. И как же тяжело было неистово верующему автору написать эту страшную книгу о невозможности – пока! – русского Христа… Было отчего прийти в отчаяние. Становятся понятнее слова Достоевского о бунте и «горниле великих отрицаний».

Князю Мышкину, чистому и беспомощному герою романа «Идиот», противопоставлены мрачные, самоуверенные, идейно преступные русские бесы из одноименной книги Достоевского, где они хотят изменить русскую жизнь с помощью того же убийства и обмана, силой навязать всем свои «передовые» политические идеи и утопию будущего социалистического рая, эту философию нищеты, живую и сегодня, ибо бесы – пока! - победили. Этой пророческой дилогией Достоевский как бы отвечал и революционной демократии и Чернышевскому, и консервативным кругам и славянофилам, искавшим (тщетно) выход в «реакции» и ортодоксальном христианстве.

Но не в этом смелом, беспощадном ответе, не в острой публицистике скрытый идейный смысл и внутреннее художественное единство «Идиота» и Бесов», верно понятые Булгаковым. О единстве этих великих книг Достоевского заговорил еще философ В.В. Розанов: «Удивительно: в эпоху совершенно безрелигиозную, в эпоху существенным образом разлагающуюся, хаотически смешивающуюся – создается ряд произведений, образующих в целом что-то напоминающее религиозную эпопею, однако со всеми чертами кощунства и хаоса своего времени».

И сын профессора-богослова Михаил Булгаков видел в этих покаянных и пророческих книгах не просто романную дилогию, но Евангелие от Достоевского, где речь шла о борющемся за заблудших людей Христе и грядущем изгнании могучих бесов из гадаринского одержимого, каковым, увы, до сих пор является Россия, о чем прямо сказал польский режиссер Анджей Вайда на генеральном прогоне своего очень современно прозвучавшего спектакля «Бесы» в московском театре «Современник».

Книг – две, но трагедия – одна. И это наша, русская трагедия. Она не завершилась. Но отчаяние и безверие – великий грех. Ибо Достоевский в «Бесах» заметил, что для полноты жизни нужно столько же несчастья, сколько и счастья.

Вот какую традицию русской мысли и литературы, неразрывно связанную с именем Достоевского, продолжает Булгаков в своем Евангелии от Мастера. Как только мы осознаем эту высоту писательского взгляда и замысла, в наших «оригинальных прочтениях» и «новых» трактовках, идеях, исследованиях, даже в самом комментарии к булгаковскому роману изменится все.

Укажем на одну только деталь. Комментаторы сообщают нам о книге Э. Ренана «Жизнь Иисуса» как об одном из основных исторических источников булгаковского романа и далее уже цитируют ее. Все верно, но почему бы не прислушаться к мнению первой жены знаменитого немецкого археолога Г. Шлимана, простой, но очень неглупой русской купчихи: «Взгляд на Иисуса Христа в этой книге совершенно противоположен взгляду нашей религии». Разве это открытие не меняет весь комментарий? А как быть с Достоевским, назвавшим это сочинение Ренана «полной безверия книгой»?

Начнем с начала. На Патриарших прудах Иванушка Бездомный, Берлиоз и Воланд беседуют о кирпиче, который всегда может упасть человеку на голову. И это характерный русский разговор в духе романов Достоевского. Это не просто парадокс, а понятный, давно разработанный отечественной мыслью и литературой символ предопределения, рока, судьбы. За ним стоит вечная, великая идея, выраженная в названии всем известного романа – «Преступление и наказание». И это евангельская идея, которую потом смело высказывает булгаковский Иешуа изумленному Понтию Пилату.

«...Самый осторожный человек не может всякую минуту защититься от кирпича, падающего с соседнего дома», — сказано в романе Достоевского «Идиот». Кто же этим кирпичом ведает и управляет? Дьявол? Нет, он тут же честно отрицает за собой такую власть над мировым порядком и судьбой отдельного человека. Но кто тогда? Вот что говорит по этому поводу наш знаменитый философ и страдалец Чаадаев: «Меня часто называли безумцем, и я никогда не отрекался от этого звания и на этот раз говорю — аминь, — как я всегда это делаю, когда мне на голову падает кирпич, так как всякий кирпич падает с неба».

Сатана низвергнут с небес и потому падением кирпичей распоряжаться никак не может. Но небеса не пусты. Значит, в романе Булгакова, как и в «Братьях Карамазовых», присутствует иная сила — Бог, более того, это один из главных и самых деятельных персонажей «Мастера и Маргариты».

А сюжет этой книги — падение самых разных «кирпичей судьбы» на головы самых разных людей, превратившееся в своего рода камнепад в результате визита в Москву Сатаны и его черной свиты. Точно так же страшно изменяют у Достоевского наглые и циничные бесы всю сонную жизнь русского губернского города и его тихих обитателей. События тем самым стремительно ускоряются, выстраиваются в любопытную картину мира и человеческой души. В их фантастическом безумии, диких скандалах, пожарах, крови приоткрывается реальная правда, глубинная логика и справедливость, явлена идея мира. В разговоре Сатаны и беспринципного начетчика-атеиста о кирпиче с неба завязывается сюжетный узел этой книги.

Если роман выстраивается как Евангелие, в центре его должен быть Иисус Христос. Говорилось уже, что своей убежденностью и бесстрашием Иешуа напоминает Дон Кихота, о котором Булгаков, работая над романом, много думал и написал пьесу. Но еще больше похож Иешуа на князя Мышкина из романа Достоевского «Идиот», мягкого, мечтательного, по-человечески слабого, но сильного чистотой души, всеведением и спокойной верой, и особенно явственно это сходство в сцене распятия: «Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой».

Но после распятия Иешуа совсем другой, стоит вспомнить его улыбающиеся глаза во время прогулки с Пилатом. Это уже Свет, чистый, святой, ясный, воплотившийся в личности. Этот Христос, как и Иисус из «Братьев Карамазовых» Достоевского, молчит, слушает своего изверившегося, жаждущего обманчивого покоя собеседника и в который раз удивляется ослепленности бедного земного ума. В «Белой гвардии» он пытался что-то объяснить бравому гусарскому вахмистру Жилину на его корявом, но живом народном языке. В «Мастере и Маргарите» молчание Бога красноречиво.

Меняется у Булгакова и черт. Клетчатый демагог-софист из «Братьев Карамазовых» (некоторые его черты перешли к мелкому бесу-исполнителю Коровьеву) превращается в спокойного, всесильного, всезнающего Дьявола. Полнота черного Знания Воланда требует от его образа в романе строгости и своеобразного величия. Иначе он не может стоять рядом с Иешуа. И потому Булгаков, создавая эту мрачную мощную фигуру, следует тем же путем восхождения по лестнице знания.

Он помнит мысль Достоевского, высказанную в «Идиоте»: «Закон саморазрушения и самосохранения одинаково сильны в человечестве! Дьявол одинаково владычествует человечеством до предела времен, еще нам неизвестного. Вы смеетесь? Вы не верите в дьявола? Неверие в дьявола есть французская мысль, есть легкая мысль». За это казенное атеистическое легкомыслие и расплатился номенклатурный хитрец Берлиоз. Дьявол меняется, булгаковский роман меняется, и это не означает оправдания автором мирового Зла. Но без страшной «работы» Воланда, как и без преступных деяний Петра Верховенского и Федьки Каторжного в «Бесах», невозможно то сложное ощущение полноты и конечной справедливости жизни, которое Булгаков в романе именовал «гармонией страдания».

При таких сопоставлениях неизбежно выясняется, что сегодня нужнее не тонкие «интерпретации» и бесконечные суемудрые «расшифровки» (Булгаков – великий художник, а не шифровальщик Генштаба), а обстоятельные научные разыскания, коллективная архивная и публикаторская работа, решение текстологических проблем (а они есть, и ещё какие), собирание материалов для подробной, подлинно научной биографии писателя и реального и историко-литературного комментария к главному его роману, издание основы такого комментария — полного, неотредактированного сборника воспоминаний о Булгакове и его действительно полного, действительно академического собрания сочинений. Но важна здесь сама правильно понятая идея великой книги, ее происхождение, а не технические и организационные подробности. Тогда мы лучше увидим ее несомненную связь с заветными мыслями Достоевского.

Высокими и честными размышлениями движим художественный мир «Мастера и Маргариты», таковы уроки нравственности этого чисто русского романа-трагедии о преступлении и наказании. Идеи «Бесов» и «Идиота», любимые мысли Достоевского нашли своего наследника и продолжателя.

Ведь сказано же в «Идиоте»: «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества». В «Мастере и Маргарите» победительную силу сострадания и милосердия признает даже бесчеловечный Воланд. Вослед автору «Идиота» и «Бесов» Михаил Булгаков создал русское Евангелие от Мастера, и его Иешуа, его вера и надежда неожиданно стали реальностью, вернув нас сегодня к вечным темам вечной книги, которую при тусклом свете свечи читали убийца и блудница в знаменитом романе Достоевского.

Достоевский говорил, что основная идея и цель высокого гуманистического искусства, русской классики — «восстановление погибшего человека». Это главная тема и задача романа «Мастер и Маргарита». Сохранилась запись интереснейшей булгаковской мысли: «Мы должны оценить человека во всей совокупности его существа, человека как человека, даже если он грешен, несимпатичен, озлоблен или заносчив. Нужно искать сердцевину, самое глубокое средоточие человеческого в этом человеке». Ведь это, в сущности, великий завет Достоевского, всей русской классической литературы от Пушкина до Чехова — «при полном реализме найти в человеке человека». И помочь погибающему, изверившемуся, разрушенному человеку, возродить его к новой жизни.

Михаил Булгаков всегда был верен этому завету.