Е.З.: Александр, Ваша деятельность как редактора, издателя, руководителя литературного объединения, критика вызывает заслуженное восхищение. Как давно началась Ваша издательская деятельность?
А.Б.: Первый номер альманаха “ВЕК XXI” вышел в 2000 г. Его подготовка началась в середине 1999 г. Это и можно считать началом.
Е.З.: Имеет ли литературное объединение “Edita Gelsen”, которое Вы возглавляете, определённую концепцию? Или она не нужна свободному творческому сообществу?
А.Б.: По-моему, русское ухо улавливает в слове “концепция” что-то детерминированное, из-за коротенького слога “цеп”, наверное… Цепь, цепи? Безусловно, в ходе работы над трехсотстраничным сборником так или иначе возникает проблема отбора, ведь материала в редакционном портфеле уже в те времена было с избытком. А для отбора нужен критерий. И он у нас абсолютно простой и логичный: мы публикуем в первую очередь материалы эмигрантского толка. Эмигрантского в широком смысле, а не в прикладном. В смысле оторванности от корней, в смысле невозможности или ограниченности самореализации, как переосмысление предыдущего, мало пригодного в новых условиях опыта.
Можно возразить: в наших изданиях там и тут авторы из Москвы, Петербурга, Минска, Архангельска – то есть неэмигрантские авторы. Но любой инакомыслящий – по-своему эмигрант, даже если он продолжает существовать физически в том же доме, где когда-то родился. Это, конечно, великое достижение демократии, что инакомыслящих теперь не расстреливают и не ссылают. Правы ли они в своих оценках действительности – это уже другой вопрос. Как говорится: “мнение редакции не всегда совпадает...”. Нет, мы не оппозиционная зарубежная пресса, и в большинстве своем наши авторы далеки от фронды правительствам. Мы литобъединение; литераторам следует, вероятно, заниматься душой, а не фрондой.
Е.З.: Замечательный ответ… Думаю, этим и обусловлена невероятная популярность “Edita Gelsen”. Расскажите, пожалуйста, о ваших издательских достижениях.
А.Б.: Кроме журнала “Эдита”, альманахов “BEK XXI” и “Portfolio”, мы издаём два-три десятка авторских книг и тематических сборников в год. Тиражи небольшие, но это неважно. Важно, что между пишущим и читающими устанавливается контакт.
Е.З.: Какие из проектов вы бы хотели отметить особенно?
А.Б.: Из авторов, которых нам посчастливилось заметить и поддержать, я бы назвал Олега Яковлева из Штутгарта, Лорену Доттай из Гайленкирхена, Владимира Тихомирова из Берлина, Татьяну Ивлеву и Владимира Ландкофа из Эссена, Леонида Русса из Магдебурга и многих других. А проекты... К примеру, сборник стихов петербургских авторов, выпущенный к 300-летию города, или изданный совместно с Союзом писателей Украины альманах “Киевская Русь” – это, конечно, и наши достижения, но основная часть подготовительной работы по ним была выполнена ленинградским (штутгартским) поэтом и публицистом Ольгой Бешенковской. Ей и лавры...
Е.З.: Каждая из издаваемых вами антологий (“Век XXI”, “Portfolio” и “Эдита”), как явствует из вступительных статей, имеет некоторую специфику…
А.Б.: По своей второй официальной специальности я торговец, хотя до настоящего сбыта книжной продукции руки толком не доходят. Так вот, одно из ключевых понятий в сбыте – “целевая группа”, заинтересованный потребитель. Каждое из перечисленных изданий ориентировано на своего потребителя, ожиданиям которого в принципе соответствует отбор авторских работ. А когда сборник готов к печати, post factum пишется вступительная статья. Мы стараемся никого не поучать и, с другой стороны, не эпатировать. В этом смысле мы – несовременное издательство.
Е.З.: Вы очень много сделали и находитесь в постоянном творческом поиске новых идей и воплощении планов. Как Вам удаётся работать так плодотворно?
А.Б.: Ох, завидовать тут, честно говоря, нечему! В отпуске, в нормальном отпуске у моря я бываю раз в 10 лет. В коротких поездках у меня всегда с собой notebook с текущими авторскими материалами и корректурами. Notebook включается в гостиничном номере, в парке, в баре. А дома – нет телевизора. Это очень важно, не подпускать сиюминутное. Мой сын – физик. Телевизора у него тоже нет. А “кино” или видеопублицистику мы смотрим на компьютере.
Е.З.: Хотела спросить о ваших издательских предпочтениях, но, почитав книги, изданные вами, при одинаково блестящем редакторском уровне увидела произведения самого широкого тематического диапазона – здесь и эмигрантский шансон Сони Янке, и философская пейзажная лирика Антона Митляйдера, и истории для детей Эльвиры Шик… Это толерантность или любознательность, в положительном смысле литературная всеядность? А может, причины не в этом?..
А.Б.: Мы, в первую очередь, литобъединение, а не издательство. Поэтому для нас важно, чтобы у всех (или почти всех), кто к нам обращается, была та или иная возможность публикации. Мы уже выпускали книжки тиражом в … 10 экземпляров. Но совершенно полноценно – с ISBN и цветной нарядной обложкой… Если человеку хочется как-то зафиксировать свои размышления, наблюдения, нужно, чтобы ему было куда с этим обратиться. Малотиражная публикация имеет, на мой взгляд, серьезное социальное значение.
Если говорить о НЕтолерантности, НЕвсеядности, то она заметна у нас в тематических сборниках, где отбор материала очень строг. Осенью мы планируем приступить к подготовке нового альманаха “Отечества и дым...”. И вот в нем наверняка будет явственно проступать концепция… Причем необязательно, что во вступительной статье я всё подробно распишу… Читателю ведь тоже иногда интересно подумать – а зачем этот материал, о чем он?
А.Б.: По отцу я еврей, если можно так выразиться. Евреи истинные тут иного мнения. Отец – ветеран двух войн, Отечественной и японской, полковник, авиатор. Его нет с нами уже больше 15 лет. Мать русская, из Ярославской области, врач широкого профиля, живет в Мюнстере.
Е.З.: То, что Вы живёте в Германии, считаете случайностью или закономерностью?
А.Б.: Мое перемещение в Германию было спонтанным и удалось скорее случайно. До переезда я уже бывал здесь в командировках. Но на двенадцатом году моей “германизации” должен признать, что немецкая шкала ценностей мне по-настоящему близка и я всегда испытываю теплое чувство, пересекая германскую границу на пути из ближнего зарубежья, будь то Бельгия, Италия, Франция или Швейцария. Довольно сносно чувствую себя, помимо Германии, разве что в Австрии. И при этом легко мог бы представить себе новую жизнь в Амстердаме или в Лондоне. Но это не рассудочное, а глубокое, как бы подсознательное ощущение. Возможно, ошибочное, по недостатку наблюдений.
Е.З.: Как Вы оцениваете соотношение таких явлений как “свобода слова” и “русскоязычная литература за рубежом”?
А.Б.: Коммерциализация печатного дела и ликвидация Главлита привели к поразительным результатам. Напечатать можно буквально всё. Арест тиража – явление по-настоящему редкое (я не знаю ситуации в Казахстане, в котором не был более 30 лет). Если же какое-то издательство отказывается печатать тот или иной материал – это еще не нарушение свободы слова, поскольку по-настоящему свободных изданий почти не бывает. А лояльность прессы и тирания – не одно и тоже, извините за банальность. Было бы безнадежным заблуждением считать, что в Европе в любом СМИ можно напечатать что угодно.
Железного занавеса больше нет. Подтверждением тому – наша с вами свободная переписка в интернете, без паролей и шифров. Поэтому русскоязычная литература за рубежом теперь только в редких случаях фронда. Мы здесь не менее, чем местные немцы, законопослушны. И если нас захотят наказать за печать подрывных материалов, то произойдет это с легкостью необычайной. Независимо от того, устои какой государственности эти материалы подрывают. Вспомните историю RAF. Как только стали стрелять и подрывать – только перышки полетели… Возможно, я разрушаю чьи-то надежды, но то, что любая государственность обороняется – это факт.
Е.З.: Среди публикуемых Вами авторов, безусловно, есть Russlanddeutsche, российские немцы…
А.Б.: Да, и их немало. Структуру региональных и всегерманских объединений российских немцев я не вполне для себя представляю, но, помимо отдельных авторов, к нам не раз обращались и такие организации.
Е.З.: Кто из российских немцев, чьи произведения Вы издавали, достоин особого внимания?
А.Б.: Многие. Расставлять приоритеты мне кажется неудобным. Однако систематизировать попадавшие к нам работы российских немцев довольно легко.
Это в первую очередь воспоминания пожилых и много повидавших, переживших людей. Неважно, пишут ли авторы по-русски или по-немецки. Немецкоязычные материалы этого направления обычно расцениваются местными инстанциями как социально значимые и отчасти ими спонсируются. Упомяну здесь Эвальда Шульмайстера, Райнхольда Митляйдера, Фриду Байер.
Другая группа – “немецкие” авторы. Это, в основном, молодые люди немецкого происхождения, выходцы из Казахстана и России, интегрированные в местную действительность и пишущие для нее и о ней. Естественно, по-немецки. Здесь истории для детей Эльвиры Шик, стихи Антона Митляйдера, проза Лорены Доттай.
Далее – авторы “пограничной зоны”, к примеру, Соня Янке, равно выразительно пишущая по-русски и о былом, о родине, и о новом, здешнем. Или Эдмунд Шюле с его переводами на немецкий десятков популярных русских и советских песен и романсов.
И, наконец, ещё одна группа авторов – русские писатели немецкого происхождения, такие как Игорь Гергенрёдер или Владимир Штеле.
Е.З.: Спасибо! Предложенная вами классификация, тем более основанная на личном богатейшем издательском опыте, должна быть принята ко вниманию исследователями.
Современная научная мысль склоняется к тому, что российские немцы представляют собой особый, самостоятельный народ, сложившийся в силу особых исторических обстоятельств. Хотелось бы услышать Ваше мнение по поводу этого.
А.Б.: Я совсем не этнолог, хотя Гумилева, конечно, читал и многие его идеи мне симпатичны. Российские немцы, насколько мне известно, с местными немцами практически не смешиваются. И не потому, что местные их “не принимают”.
Местный немец в массе мягок, изнежен и законопослушен до мелочей. Российские немцы в годы лишений, естественно, научились проводить грань между значимым, жизненно важным – и второстепенным. Повидавшему жизнь переселенцу местный немец представляется сконцентрированным на пустяках слабаком. А поскольку хозяином является всё-таки местный, неизбежен внутренний конфликт и, как следствие, отчужденность. Я думаю, однако, что через два поколения этот конфликт себя полностью изживет. Опыт, накопленный в России и Казахстане, практически непригоден для социальной, деловой и хозяйственной жизни в Европе. Когда он забудется и заменится местным, обычным – исчезнут причины самоизоляции. И российские немцы станут просто немцами. Еще раз повторю: я не этнолог.
Е.З.: Популярный ныне в Германии российско-немецкий писатель Владимир Каминер пишет на немецком языке. Но секрет его успеха, конечно, не только в этом. В чём, на ваш взгляд?
А.Б.: Успех Каминера – в очень точно отмеренной доле вненемецкого колорита в его работах. Местному читателю важно, осознает он это или нет, чтобы “прусские добродетели” не подвергались сомнению. Если это не происходит, пикантности только приветствуются. Возможно, чересчур жестко сформулировано, но я не вижу в этом ничего вредного для народа, для нации, для страны. Мне возразят: опасность тоталитаризма... Если милосердие воспринимать неформально, то до тоталитаризма не дойдет. Альтернатива – размывание этноса как нации, утрата идеалов и, по Гумилеву, уход с исторической сцены.
Е.З.: Что значит для вас понятие “наша литература”?
А.Б.: Для меня это тревожный термин. Где-то в интернете гуляет моя заметка “Партийная литература”, которая почти об этом. Литература – не место для сведения счетов, социального ли они, национального или какого-либо кланового свойства. Для этого есть пресса. И наоборот, обстоятельное и аргументированное разоблачение всяких “наших литератур”, на мой взгляд, задача не только публицистическая, но и литературная.
Е.З.: Как вы считаете, что сейчас происходит с русской литературой?
А.Б.: К сожалению, я не так много читаю, как хотелось бы, имея в виду чтение свободного выбора, а не вынужденное, не авторские рукописи. Говорить поэтому о русской литературе в целом мне неудобно. Время сейчас, понятное дело, непростое. Факт, однако, что простым оно никогда не было и не будет. Порою те, кто мог бы написать хорошо, не пишут, поскольку... не доходит до этого, надо как-то заботиться о хлебе насущном. Способные авторы, вроде Пелевина и Сорокина, без конца рефлектируют обиды на тиранов и родителей, перемежая их несвежими, вторичными истинами. Тяжелая форма нищеты духа: Бога нет, идеалов нет, женщина – это как-то “не прет”… И одаренность, талант вырождаются в фиглярство, пустоцвет.
Справедливости ради тут следовало бы вспомнить, к примеру, экзерсисы Кафки – у него ведь тоже особенно не разгуляешься. А хорошо писать всегда было трудно. Возможно, сейчас стало несколько труднее: слишком широк диапазон, слишком по-разному живут, думают и чувствуют люди, чтобы можно было захватить их воображение чем-то общезначимым. Вот и получается, что одному читателю то, другому – это. Однако по мере стабилизации социума – олигархи, средний класс и нанимаемые работники – эта проблема сама собой нивелируется. Сейчас всё ещё бурлит, поэтому поиск “новых путей” в литературе воспринимается как поиск.
Конечно, можно говорить о литературе как о науке и искусстве. Тогда филологические изыски становятся шажками, ступеньками в литературном процессе. Конечно, они элитарны, но тут я ничего не имею против. Против как раз массовый читатель, не желающий изысков. Оно и понятно: жизнь жесткая, тяжелая, куда уж тут... В общем, судить о состоянии литературы по книжным лоткам, по-моему, неверно. На лотке книги появляются не из-за литературы, а скорее и по большей части из-за рынка. Есть чудесное немецкое слово “vermarkten” - “врыночить”, аналог, хотя и отдаленный, русскому “раскрутить”. Один из наиболее сильных мотивов для меня продолжать хлопотную издательскую деятельность – это открытый доступ к свежим, НЕраскрученным авторским материалам.
Е.З.: Ваши литературные приоритеты? Какие книги, созданные человечеством за все времена, вы назвали бы вечными, непреходящими?
А.Б.: Это, конечно, очень лично, трудно без претензии кому-то что-то прояснить. И без конкретных названий, поскольку переводные, к примеру, книги, будь то Шекспир или Данте, – это вообще особая история. В оригинале, в зависимости, конечно, от уровня владения языком, эти работы воспринимаются существенно иначе, чем по-русски. Понятно, они подсознательно адаптированы переводчиком, приведены в соответствие знаковому коду, соответствующему времени перевода. “Трех мушкетеров” по-французски я прочесть не могу, да, сказать по правде, и побаиваюсь. Во всяком случае, вечно, на мой взгляд, будут жить книги с интенсивно героическим фоном – и Толстой, и Джек Лондон. Так же вечны “душеписатели”-первооткрыватели – Достоевский, Саган. Лирика Гете или Пушкина, сколько бы ее не опошляли наши нынешние современники, всегда будет задевать сердце и душу. Именно своей первооткрывательской простотой и безыскусностью. После них-то уже и начинаются изыски.
Остальное – “на вкус и цвет”... Цветаева мне стократ ближе Рембо или даже Рильке, Пастернак и Бродский не задевают, Гоголя нахожу блестящим, Чехова – неинтересным, Набокова – молодцом… Ну и так далее…
Е.З.: Александр, на ваш взгляд, служит ли искусство народу?
А.Б.: Сейчас никакого единого народа нет, “советский народ” уже принадлежит истории. В так называемом демократическом обществе – четко выраженные классы, страты. Искусство служит богатым, в той или иной мере. Не потому, что в массе своей творится на заказ, а потому что ориентировано на понимающего, рафинированного потребителя, который платит. Я не имею в виду, конечно, футбол или музыкальных кумиров. Но тогда мы должны уточнить, о каком искусстве мы говорим. Бесчисленные, массово создаваемые на потребу туристу безделушки в Испании или Турции – это искусство?.. Пожалуй, нет.
Е.З.: Есть ли у вас предпочтения по отношению к национальным литературам? И вообще – может ли литература быть национальной?
А.Б.: Конечно, может. И даже должна. До тех пор пока есть национальные ценности, национальные настроения, национальные проблемы, а также национальная дискриминация любого рода. Но вот в европейском сообществе говорить о национальной литературе уже как-то диковато. Легкая бытовая неприязнь французов к немцам, а австрийцев к венграм далеко не повод, чтобы муссировать национальные интересы, которые, на самом деле, никто не ущемляет. Отпадает мотивация – угасает литература. И возникает новая литература, литература “европейского дома”, как это ни патетически звучит. Патетика здесь чисто внешняя. Разнятся языки, но Европа действительно общий дом, проблемы и переживания людей разной национальности здесь близки и созвучны. Как следствие – ненациональная литература. А то, что французские крестьяне злятся на голландцев за ввоз дешевой говядины – ну уж извините! – национальная литература на этом не выживет. Разве что нацоналистская.
Е.З.: Какое место в литературе “европейского дома” занимает европейская эмигрантская литература?
А.Б.: Пока однозначно никакое.
Е.З.: Ваше отношение к современной России? К современному Казахстану?
А.Б.: В недавней местной выборной кампании промелькнул слоган, которым я хочу ответить сразу на оба Ваши вопроса. Он совсем коротенький. “Stark werden. Menschen bleiben” – “Становиться крепче. Оставаться людьми”.
Спасибо за интересные вопросы.